Летом колхозные лошадки до сенокоса вольно на лугах паслись. А как начиналась сенокосная страда, то одних коней на привязи держали, других — на вольном выпасе. Конюхи строго за всеми следили — к утру надо было весь табун в работу впрягать.
Луга у нас на Севере тянутся вдоль рек на много километров, поэтому люди, участвовавшие в сенокосе, жили в становищах, домой ночевать, если близко, конечно, ездили, а на дальних лугах — там и ночевали, пока все сено не смечут в стога. Осенью же, когда уборка хлебов начиналась, лошадей ближе к жилью держали — поля-то ведь всегда вокруг деревень распахивались.
Лошади — существа умные
В том-то вся и прелесть ночного, что оно всегда было осенью, когда ночи темнеют, становятся таинственными, сказочными. В ночное всегда ходили пацаны, что помладше, а как становились они постарше, так уж днями вместе со взрослыми на уборке ржи работали — кто на косилке, кто на жнейке, кто возы возил, а кто уж и вместе с бабами на молотилке трудился. За день выматывались так, что в сон клонило к вечеру. А с утра опять в работу. Вот малые-то ребятишки и оставались ночью за лошадьми глядеть да пасти их близ деревень, чтоб не дать далеко уйти.
Лошадь — животина вроде бы спокойная, не то что коровы — тех вместе не удержишь, бредут в разные стороны. А умные лошади табуном держатся, кормятся всегда на виду друг у друга и пасутся все в одном месте с неделю. Но иногда на них «находит», они срываются с места и километров за двадцать могут уйти. Ох и поищешь их иной раз, когда далеко-то уйдут, они ведь не разбирают: ваши это луга или соседнего колхоза. Их и реки не держат, вплавь переходят и дальше идут то рысью, то наметом, словно гонит их кто. А дойдут до места, Бог весть кем определенного, и успокоятся, кормиться начинают. Покормятся — играть начнут, молодые, конечно, которые. Покусывают, ласкаются друг к другу. У жеребчиков иной раз и до серьезных драк доходит, на дыбы друг перед другом становятся, а то и лягаются. Ну, а коли к кобылкам молодым приставать начнут, тут старый жеребец, коновод главный, на них зубы ощерит, глаза сделает страшные, дикие. Молодые, конечно, — в сторону, от греха подальше. Интересно было за ними наблюдать.
Наше племя молодое ходило в ночное
А в ночном, т.е. ближе к осени, когда мы, малые ребята, вместе с лошадьми на полянах около деревни ночевали, сколько я помню, подопечные наши ни разу далеко не уходили. Может, потому, что и вся страда-то не больше двух недель продолжалась, а может, лошадки в темной ночи боялись волков, потому и от костра далеко не уходили. Ах, какие это были сказочные ночи!
Сидели мы у костра, смотрели на огонь и слушали страшные истории, от которых сердце замирало и ночь казалась темной до черноты. А сказочки-то у нас бывали такие, что и днем от них сердце заходилось. Только мирное фырканье лошадей и возвращало к реальности, успокаивало. А когда уж вовсе страх забирал, скажешь: «Пойду лошадей посмотрю», — и отходишь от костра.
И тогда ты уже видишь другую ночь: темные фигуры лошадей, различаешь деревья, даже трава становится видимой — и так тебе хорошо от всего этого! К лошади подойдешь, погладишь ее по шее, руку под гриву просунешь, тепло почувствуешь, и холодок предосенней ночи пробежит по спине. Ты щекой к ее морде прижмешься; она умная, все понимает, и словно бы твои ласки ей приятны, перебирает губами. Потом потреплешь за челку и отойдешь. И снова идешь к костру, а там уж самые младшие прилегли на фуфаечках, спят. Которые постарше, хоть и сидят еще, но тоже дремлют, и только гордость и самолюбие не дают им уснуть.
А свету уж прибавилось, за деревьями розоветь начинает. Скоро домой возвращаться…
А. Бельский
