Народная артистка России Светлана Крючкова — о смысле жизни, сцене и любви

0
14
Народная артистка России Светлана Крючкова — о смысле жизни, сцене и любви
Светлана Крючкова — это абсолютная индивидуальность и абсолютная величина. Глубокая, интеллектуальная, со своим мнением и со своим суждением.
Светлана Крючкова: Я давно перешла на самоизоляцию,только не догадывалась об этом. Фото: Юрий Белинский / ТАСС
Светлана Крючкова: Я давно перешла на самоизоляцию,только не догадывалась об этом. Юрий Белинский / ТАСС

Талант — это банковский кредит, говорит она. Вообще, она умеет гениально вести свободный монолог. О том, как ее восхищает белорусский лен и пугает таежная глушь. О том, почему выгодным сериалам она предпочла поэтические проекты. О том, как часто ее подводило здоровье и выручала сцена. О самом сокровенном — честно и без театральных пауз, сплошным захватывающим монологом. Поэтому никаких вопросов. И выбор тем — исключительно за ней. Ведь Крючкова либо говорит то, что чувствует, либо — молчит. Такая у нее свобода слова.

Надеюсь только на себя

Вся эта мировая ситуация, которая сейчас возникла из-за коронавирусной инфекции, меня лишний раз убедила в том, что я живу правильно.

Когда объявили пандемию, люди попали в самоизоляцию, многие начали по этому поводу страдать.

У кого-то даже начались нервные срывы, кто-то начал пить.

А для меня не изменилось ничего.

Оказалось, что мой образ жизни и называется самоизоляция, просто я об этом не знала. Потому что так сложились мои обстоятельства — сразу после смерти Георгия Александровича Товстоногова…

Ну, во-первых, я ушла из театра на три года, и не только потому что родила ребенка — мне просто перестали давать роли в театре.

Я перестала быть нужной театру. Я оказалась не нужна людям, которые вчера рубили мясо, к примеру, а сегодня стали называть себя продюсерами.

С той поры я стала надеяться только на себя, и научилась работать в одиночестве. Сама начала создавать свои программы, в разное время они были о разном, но я никогда не переходила красную черту низкопробщины.

Хорошо помню, как началась перестройка, и вместе с ней начался шабаш.

Роскошные застолья, и чтобы обязательно артисты выступали.

Я не скатилась до кабацкого репертуара, сделала серьезную песенную программу на стихи Юнны Мориц. И с ней выступала, в том числе и в ресторанах.

Больше полувека занимаюсь русской поэзией.

Я стала сама себе театр, всерьез занимаясь поэтическим творчеством наших классиков… Потихоньку вошла в такое состояние, что мне никто не нужен.

Главное, что меня всегда приглашали люди. Для того, чтобы артисту быть востребованным, нужно одно и самое важное — любовь зрителей.

Но эту любовь нельзя удерживать десятилетиями, если ты подстраиваешься под какие-то новомодные течения. Ты должен формировать и собирать вокруг себя свою публику, которой интересно то, что интересно тебе.

Когда я учила стихи и делала поэтические программы, мне говорили: «Зачем ты это делаешь, кому это надо?» Я всегда отвечала: ничего, придет время, и опять вспомнят, что именно этим мы живы. Ничего нового человечество не придумало.

И, опять-таки, вот эта нынешняя ситуация проявила все.

Сейчас вижу, что артисты, которые никогда не читали стихов, вдруг стали их читать по телевизору. Другое дело, как они читают…

Потому что нет же опыта, они этим не занимались. Это было немодно. А сейчас … оказалось, давайте, я тоже буду читать. И это не плохо, это хорошо.

Вдруг снова стали петь советские песни, которые я давно пою со сцены. Каждый год я делаю программу, которая называется «Юбиляры нынешнего года». Это любимые советские песни. Залы поют их вместе со мной.

Недавно было 9 Мая, святой для всех день. Не было парада, не было возможности пообщаться друг с другом, устроить застолье, посидеть, поднять рюмочку.

Но сколько было обращений ко мне от организаций и от частных лиц, с единственной просьбой — кого-то поздравить. Честно скажу, мне было очень приятно, что многие хотят именно от меня получить поздравление.

Я не отказала никому, мой младший сын меня записывал на видео.

Поздравила многих, начиная от жителей села Вятское, что на Ярославщине, это родина знаменитой певицы Любови Казарновской, с которой мы подружились, и заканчивая русскоязычными жителями Парижа и Гамбурга.

Почему ушла в поэзию, а не в сериалы? По одной причине: хочется смотреть на себя в зеркало с уважением.

Обиды не храню

Отец моего старшего сына, Юра Векслер был выдающийся оператор, он снимал такие фильмы, как «Пацаны», «Зимняя вишня», «Женитьба», «Царская охота», «Странные взрослые», «Старший сын».

Есть ли у меня на него обиды?

Насчет обид могу сказать словами Евгения Павловича Леонова, который говорил: «Не такая уж это ценность, чтобы их хранить».

Я вообще не храню обиды, никогда. Зачем?

Это все равно, что помойное ведро держать полным, и не выбрасывать его содержимое.

Я Юре благодарна за все! Он был моим духовным отцом, он меня сформировал. Благодаря ему я попала в совершенно другую среду. Где люди были старше меня, это было другое поколение.

Векслер родился в 1940-м году, значит, те, с кем он работал, были рождены до войны, либо в войну.

Это были люди другой, неведомой мне формации.

Мы часами сидели за столом — постоянные застолья.

А где нам было собираться? За пределы страны никто не выезжал. Юра был вообще невыездной. Он же еврей. Его даже не выпустили в ГДР во время съемок фильма «Две строчки мелким шрифтом».

Мы собирались у кого-нибудь на кухне или в какой-то небольшой комнатке. Никто же не жил роскошно. И смысл этого застолья был не в выпивке и закуске, а все-таки в разговорах. А поскольку я была младше, то сидела и молчала. Слушала их.

Изредка они просили меня что-нибудь почитать. Вот это поколение просило меня читать, им было интересно. Они очень любили тютчевские строки: «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…». А я, дура, думала, да что они нашли в этом стихотворении?..

Но, раз меня просили, я читала. А теперь я сама читаю про себя это стихотворение «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…».

Мне было двадцать пять лет, когда я в Ленинград переехала, и когда мы начали с ним жить.

Я смотрела на мир Юриными глазами. Я многого не знала, хотя режиссер Виталий Мельников сказал, что я уже была умная, когда приехала.

Я всегда очень много читала. У нас были чудесные учителя в Школе-студии МХАТа. У нас там была зарубежная литература, русская литература. Зарубежный театр, русский театр.

Просто в силу молодости я не знала о том времени, о котором они говорили. Я не очень понимала про те реалии. Я не знала писателей, которых не принимали в стране. Хотя уже читала Гладилина, Солженицына, слушала Галича и пела его песни. Окуджаву я пела в институте. Окуджаву петь разрешалось…

Нашим ближайшим приятелем был Леша Герман, когда я рожала своего Митю, меня Леша устраивал в роддом. Хлопотал, чтобы ко мне было внимание, я поздно рожала, в 31 год, и мне непросто дались те роды…

..Помню, была традиция, тот, кто снял картину и получил гонорар — угощает всех. Помню, что Юра три раза подряд снимал картины и три раза выставлялся.

Они комментировали новые фильмы, спектакли, книги, не просто комментировали, а все с анализом разбирали.

Могли спорить, какие строчки у Пушкина в начале, а какие потом.

Однажды Юра со вторым режиссером подрались, кого-то они не поделили из писателей. Один сказал, что Хэмингуэй хороший писатель, другой, что плохой. Эмоции были такие, как будто речь шла о лучших друзьях.

Михалков — учитель и друг

Кто для меня Никита Михалков? Учитель и друг. И этого выбрасывать нельзя. Нельзя быть неблагодарным.

Помню, как он приезжал в Ленинград, когда они снимали «Обломова».

А мы ходили на съемочную площадку. Это было невероятно интересно, как он работал. Он же потрясающий режиссер. Никита гениальный режиссер. И, кстати, гениальный артист. Ведь об этом молчат, но он, правда, гениальный артист.

А возьмите его фильмы. Даже «Урга — территория любви», которую он снимал в тот момент, когда ему вообще перекрыли кислород. И такой момент был у Михалкова в жизни.

Был момент, когда «Родню» считали фильмом второй категории, «полочная» картина, два года ждала своего часа.

Только потом фильм вышел к зрителю.

Именно Никита начал создавать на площадке такую атмосферу, которая для нас была совершенно непривычной.

У него все ходят во время съемок в мягких тапочках, как в музее. Говорят тихо, шепотом.

А не орут перед лицом артиста, как это делают сейчас. Я стою, собираюсь для того, чтобы сыграть, а оператор или бригадир осветителей орет прямо у моего лица. Я говорю: вы что делаете?!

Почему у Крючковой плохой характер? Потому что я их останавливаю. Я говорю, что не надо так себя вести на площадке?

Отвлеклась, у Никиты была тишина на площадке. Как он работал с артистами! С юмором, с любовью, у него к каждому был свой подход.

Он все знал про каждого из нас. Вообще, Никита психолог, и психолог серьезный.

Помню, он мечтал снять фильм о Дмитрии Донском. И говорил мне: «Я тебя хочу снять в роли мамы маленького Дмитрия Донского…»

А мне было все равно, хоть столб играть у дороги, только у Никиты. И вот прошло года два с этого разговора, он мне звонит: «Ты можешь приехать в июне в Москву?» Я, конечно, отвечаю согласием.

Я приехала, и это был сценарий Вити Мережко, который назывался «Была не была», такое было рабочее название. А потом стал называться «Родня», потому что «Была не была» очень сложно перевести на какой-то язык. Русское идиоматическое выражение. И вот так мы начали работать.

Вот как он мог разглядеть во мне, что я это могу? До сих пор для меня загадка.

Вещи, которые он говорил, я запоминала на всю жизнь. Он говорил, что очень важно биологическое состояние персонажа, в котором он находится.

Он часто не говорил «стоп», если я была в кадре. Вот я уже все сказала, что написал Мережко, а он не говорит «стоп». Это значит, я настолько должна быть погружена в роль, чтобы я продолжала дальше существовать как персонаж, и чтобы это было естественно для персонажа. Чтобы я не переключалась на то, что я артистка. Обычно как бывает: закончились слова, и закончилось мое существование в кадре. Но только не у Никиты!..

Все в чреве

Где живет мой дар перевоплощения?

Внутри. Как у Марины Ивановны Цветаевой сказано: «Все в чреве…» Интуиция, Саша, чрево. Я очень внимательно слушаю, что мне говорит режиссер. Очень внимательно…

Когда я в свои 35 или 40 лет что-то делала, и у меня не очень получалось, я всегда вспоминала Никиту. Он говорил: «Что получилось, то и хотели». Он искусство всегда сравнивал с любовью.

Режиссер и артист, это два голых человека в закрытой комнате. Если они не будут друг с другом абсолютно свободны, абсолютно искренны и раскрыты, «ребенок не родится». Роли не получится. И нельзя во время близости говорить: подвинь ногу, пожалуйста. Ой, ты мне наступил на руку. Это же сразу все убивает. Должна быть тишина, и все должно происходить на тончайшем уровне понимания.

Только тактильное, только то, что чувствует твое нутро, твоя душа. Только глаза. Молчи, не говори ничего…

И тогда это будет нежно, и тогда это будет глубоко. Это будет нечто такое, чему названия нет, и земля уходит из-под ног. Вот так должны работать режиссер и артист.

Только такой уровень понимания. Другое мне неинтересно.

Снова вспоминаю Цветаеву: «Если голос тебе, поэт, дан, остальное — взято».

Бог никогда не дает все одному человеку. Дал талант — забрал здоровье. Дал здоровье — значит, с детьми будет что-то плохо. Будут какие-нибудь неудачные, в смысле человеческих качеств. Дал хороших детей, здоровье — нет таланта. Дал тебе замечательного мужа любящего, значит, что-то будет в другом месте не так.

Талант — это банковский кредит. Тебе дали, но если ты не будешь отрабатывать проценты каждый день, этот талант у тебя заберут. Надо работать. Это такая плата, ты должен работать. Работать честно…

Знаешь, к чему я пришла? Теперь ты никогда не узнаешь, что у меня внутри в душе. Если ты пришел ко мне, я тебе улыбаюсь.

Я вышла на работу — никого не касается, какое горе у меня, и какая боль меня грызет, начиная от физической, и заканчивая душевной. Я это не проявляю. Это не имеет отношения к моей работе, и никакой другой человек не обязан терпеть мое дурное настроение.

Только коту своему могу рассказать. И то не жалуюсь, он всегда радость мне приносит. Сыну младшему могу сказать, потому что мы с ним рядом все время находимся. И трем подругам, которые у меня есть. Я говорю о настоящих подругах.

Но я это делаю все реже и реже.

Не принимаю людей, которые приходят на работу, и начинают: у меня такое горе, у меня такое случилось… Меня Товстоногов приучил к этому.

Я помню, как у Ларисы Малеванной умерла мать, а он ее не отпустил даже на похороны, потому что на следующий день приезжала комиссия по государственным премиям. Шел спектакль «Тихий Дон», а она там играла Наталью.

Помню, Юру Векслера увезли в 4 утра в реанимацию с инфарктом, я в 11.30 играла… Улыбалась и смеялась, и пела на сцене. Уходила за кулисы, у меня слезы лились градом. Но зритель этого не знал. Это то, чему я научилась. Чему научила меня моя профессия.

Вообще, профессия человека деформирует. Не в плохом смысле, очень часто даже в хорошем. Но она меняет нас.

Она меняет артиста. Если бы я была не артисткой, я была бы другим человеком. И, более того, могу сказать, если бы я была не артисткой, я была бы человеком более жестким. Я была бы способна даже на какие-то нехорошие вещи. Я так думаю про себя.

Для меня счастье — когда я слышу от людей: «Вы помогаете жить». Ведь люди живут очень трудно.

Вообще, не надо забывать, мы живем среди людей, и работаем для людей. Не каждый может уговорить себя, что так, как он живет, это не так страшно, как ему кажется.

Человеку часто кажется, что он самый несчастный и самый больной. И самый невезучий.

Знаешь, я очень много времени проводила в больницах. По пять-шесть раз в году лежала в городских больницах. В 15-местной палате, и в 8-местной палате и в 6-местной лежала.

Так вот, даже в больнице я замечала, что люди смотрели на меня и им становилось легче. Они думают: не так все плохо. Вот же, Крючкова, известная артистка, и она в таком же положении. Она тоже болеет. И человек успокаивается.

Светлана Крючкова признается, что Михалков — один из любимых ее режиссеров. И работать с ним — счастье. Фото: Студия Тритэ

Про губы и кота

Я больше двух месяцев не выходила из квартиры, но 9 мая нужно было ехать на съемки, и я выбралась из дома.

Мы поехали мимо моего любимого продуктового магазина, я говорю: давайте зайдем.

Не могу передать словами, как продавцы были мне рады. Как они все улыбались: «Здравствуйте, у вас все хорошо?». Я говорю: чудесно, ребята, поздравляю вас с праздником. И те немногие покупатели, которые там были, тоже улыбались, здоровались со мной. Не вчера заметила, что встреча с известным человеком придает силы. Особенно когда известный человек в нормальном состоянии, и хорошем настроении. Людям после этой встречи легче жить.

У нас в театре была очень смешная история. Прошел очередной слух, что пользоваться микроволновками вредно.

Я стою в буфете, и подходит один артист. Его буфетчица спрашивает: «Вам греть в микроволновке?» Он отвечает, не нужно. Я говорю: «А мне, пожалуйста, согрей». Он говорит «Ну, раз Крючкова делает это, я тоже погрею…»

Раз мы порой даже для коллег являемся маяками то, что говорить о людях далеких от искусства.

Смотри, как сейчас все возвращается к настоящим стихам, к настоящим песням. Потому что все это прыганье с наращенными ногтями, с надутыми губами, с новой грудью и покупной попой уже перестало быть интересным.

Кому эти прыгалки нужны?..

Прыгать любой дурак может. Я всегда говорю: сегодня родился тот, кто завтра будет прыгать выше тебя, а ты будешь прыгать хуже. И что дальше будем делать в профессии, особенно в профессии артиста?

Вот ты постареешь, а ты постареешь, никуда не денешься. Вот ты потолстеешь. Это только так кажется, что ты всегда будешь легким и стройным. Приходит время и у большинства меняется обмен веществ, метаболизм становится совершенно другим. И если ты не владеешь профессией, что ты будешь делать? Ты же не цирковой артист, ты же душой работаешь!

Самые счастливые периоды моей жизни?

У меня таких было два. И оба раза, когда я была беременна. Мне тогда ничего не надо было. Весь мир был во мне. Он был внутри меня. Счастливее этого времени я не знала. Если это на первом месте, то на втором по ощущению счастья — это Школа- студия МХАТ. Все эти четыре года познавания профессии, общение с потрясающими мастерами.

А сейчас я бываю счастлива, когда я выхожу к зрителю. Это правда. Еще — когда вижу своих внуков. Моменты счастья есть. Без них жить нельзя.

У меня дома есть сауна, и когда я развелась с последним мужем, то идя в сауну, однажды обронила своему коту: вот, Мурский, мама дожила, не с кем в сауну сходить… Он встал и пошел за мной. Теперь ходит со мной в сауну постоянно. Я три раза туда захожу, и он три раза заходит.

Мне порой кажется, что коты способны считывать наши мысли.

Они очень чувствуют тонкие миры. Это единственные животные, которых пускают в алтарь церкви.

Абсолютно городской человек

Вопреки слухам, что я бросила Векслера, а меня бросил Александр Молодцов, папа моего младшего сына, который на 12 лет меня младше — на самом деле, все было наоборот.

Это Векслер ушел от меня. Он считал, что он заедает мою жизнь. И зря он ушел, потому что, мне кажется, он был бы жив, если бы мы оставались вместе.

А я бросила как раз Сашиного папу. Вернее, просто попросила его уйти из дома. Дала ему денег, чтобы он купил себе квартиру. И он замечательно живет, уже женился.

Вообще мужья очень тяжело переносят успехи жен.

Но хочу сказать, что я благодарна всем своим мужьям. Потому что я человек, умеющий учиться, умеющий брать то, что другой знает лучше меня. Все мои три мужа, начиная с Миши, которого уже замучили разговорами обо мне. Они все меня чему-то учили.

Про Юру я вообще молчу, потому что он меня сформировал. Он мой духовный отец. Я все воспринимала через призму его восприятия. Людей, мир, кино, театр…

Вообще, ничего не бывает случайного, точно говорят, что браки совершаются на небесах. Я вот я не люблю расписываться, но это уже другая история.

Я считаю, что момент, когда мы начинаем жить, это и есть начало брака, а не тогда, когда мы в паспорт поставили штампы.

Я эти штампы ставила только в крайнем случае.

И с Юрой поставила, когда была на сносях, и с Сашей перед операцией, когда мне сказали врачи, что могу ее и не пережить.

А что касается Саши, с которым мы прожили двадцать пять лет, он возник в моей жизни в момент, когда это было существенно важно, когда это было жизненно необходимо.

Был 1989 год, начало перестройки, а я абсолютно городской человек. Меня выброси в лесу, я там умру, я ничего не понимаю, я боюсь даже ходить по траве. Я хожу по асфальту. Я ничего не умею.

Многие женщины-артистки в огороде копаются, а я вообще в этом ничего не понимаю. Я выросла в городе. Мне лучше, чтобы у меня книжечки стояли, я бы в этом копалась и разбиралась. Или языком занималась, чем этот огород копать. А без этого ведь не выжить. И я абсолютно не думала об этом. Но в этот самый момент около меня появился Саша. Человек, которого если сбросить с самолета на необитаемый остров, он сделает все. Найдет из чего построить дом, из чего соткать ткань, как сшить одежду. Знает, что можно есть, что нельзя. С ним можно спокойно идти на болото, потому что он точно выведет в безопасное место.

До встречи с ним я из грибов знала только мухомор и лисичку. Я искренне считала, что брусника растет на высоких кустах. Я же на юге родилась, а там палку воткни — все выросло.

Меня сейчас дети из-за моего веса называют шарик. Я, правда, шарик. На длинной веревочке. А Саша был тем «грузом», в театральном смысле, тем грузом, который этот шарик держал на земле. Потому что если бы не он, я бы улетела куда-нибудь.

Я бы не выдержала этой жизни.

Сегодня этот шарик держат уже несколько рук. Это мой младший сын, в первую очередь, потому что он со мной. Это, как ни странно, еще и лапки моего кота, который спас мне жизнь. И это не фигура речи. Он нашел то, что врачи не могли найти — пятнадцатисантиметровую опухоль. Представляешь, такая большая опухоль, и никакие томографы ее не видели.

А кот нашел, и дал понять, что она есть. И если бы не он, то в 2015 году я бы закончила свою жизнь.

Старший сын Митя, его жена и мои внуки тоже держат меня в этой жизни.

Наложило ли на меня отпечаток то, что я много лет была бездомным человеком? Обязательно! И не только на мой характер, это наложило отпечаток на мою профессию.

Один штрих: для дипломного спектакля единственного курса, который я вела, я выбрала пьесу Людмилы Николаевны Разумовской «Домой». Тысячные залы заполнялись до отказа, приходили ребята, с которыми страшно встречаться на одной улице.

Знаю не один случай, что после этого спектакля подростки меняли жизнь. В лучшую сторону меняли. Мне об этом не раз говорили они и их родители.

Я бы не смогла сделать этот спектакль, если бы не знала, что такое бездомность, что такое кусок хлеба, который будет или не будет. И когда хлеб на столе — счастье.

Я это знаю.

У меня только в пятьдесят пять лет появилась своя комната. До этого через мою комнату все ходили. И для меня признак, что это не мой дом, это застеленная постель.

Бесконечные раскладушки и складные диваны. И вот я сказала, когда я буду жить, и у меня будет своя комната, то я никогда не буду застилать постель. И когда я приезжаю в любой другой город, даже за границей, я говорю: не трогать мою кровать.

Ни в коем случае не трогать кровать. Вот как лежит, так и лежит. Для меня это мой мир, мой кусок жизни.

Профессия человека деформирует. Не в плохом смысле, очень часто даже в хорошем. Если бы я не была артисткой, была бы другим человеком, более жестким

Черное и белое

Научилась ли я мудро жить?

Могу сказать, что уже нахожусь почти у этой черты, когда могла бы сказать, что я научилась. Да, я научилась жить мудрее.

Смотрю на небо и молюсь Богу. Не демонстративно, не разбивая лоб в церквях.

Жить надо по-христиански. Например, сейчас обнаружила страшную вещь. Я говорю: ребята, вы не верующие, вы крестоносцы. Вы носите крест, креститесь, но ваше поведение…

Везде и всюду говорят об обидах. Какие обиды могут быть у верующего человека? Какие выяснения отношений могут быть у верующего человека? У верующего человека, если что-то происходит, он упал или что-то разбилось, что-то случилось нехорошее, то анализ всегда начинается так: в чем-то я виноват. А неверующие, носящие кресты, сразу ищут причину вне себя, любимого: это кто-то плохой, это жизнь несправедливая, это начальство злое. Я ни на кого не обижаюсь, даже на тех, кто не давал мне роли.

Почему театр так и не стал для меня домом?

Меня начальство не любит. Я неудобная. Я никогда не присоединяюсь ни к каким течениям. Позиция, оппозиция… Эти любят начальство, те не любят начальство. Я сама по себе. Я творческая единица, ребята. Дали роль, я играю. Не дали, значит не дали…

То, что не занят — это минус, а что свободен — это плюс. Я никогда не дружу ни против кого-то, ни за кого-то.

Считаю, что мое дело и моя миссия — выйти на сцену ради зрителя.

Я очень люблю своих партнеров. В начале марта из-за моей болезни отменились два спектакля — «Жизнь впереди» и «Игрок».

Я лежала дома, и мне позвонили все мои молодые партнеры. Все волновались, как я себя чувствую. Потому что мы работаем. Я отдаюсь, я стараюсь для партнера сделать все. Они так же стараются для меня. Я их люблю как родных людей.

Почему у меня в одежде часто встречаются черно-белые цвета?

Потому что это недорого и очень удобно. Взял низ от одного костюма, надел верх от другого. И прекрасно смотрится!..

Я могу вслед за Раневской повторить: «Я умру, и никто так никогда и не узнает, что у меня хороший вкус». У меня всегда не хватало денег на одежду. И к одежде я отношусь, как американцы. Надел рубашку, брюки, кроссовки и хорошо. Всегда жалко тратить деньги на барахло… Какая разница, в чем ты идешь?

Но если только это не костюмы сценические. У меня сценических костюмов висит куча, никуда не надеваю, кроме как на сцену. А в жизни очень просто. Не надо на это тратить деньги.

Тяжело ли принимать возраст?

Мне нет. Знаешь, почему? Говорят, скрипучее дерево скрипит и скрипит себе долго. А вот дерево, которое привыкло быть сильным, при любой беде ломается.

Я начала скрипеть в тридцать три года, когда получила тяжелейшую черепно-мозговую травму. И мне тогда уже давали инвалидность. Я два с половиной года восстанавливала движения одной стороны тела и речь.

Я привыкла к тому, что не совсем здорова. У меня была тяжелейшая травма сочетанная, то, что в медицине не любят больше всего, когда на одной голове три травмы сразу. Это остается на всю жизнь. Я привыкла, что вот все могут, а я не могу.

У меня десять лет страшно болела голова. Было состояние, которое я называла похмелье плюс беременность.

Когда я просыпалась утром, меня тошнило, у меня ехали стены и потолок, а вечером был спектакль «На всякого мудреца довольно простоты». И вот целый день у меня уходил на то, чтобы привести себя в нормальную рабочую форму к вечеру. И я привыкла. Поэтому, ну возраст, ну что… Я так потихоньку, очень постепенно к нему шла.

Знаешь, как Сергей Юрьевич Юрский говорил: «Старость — это осторожность прежде всего».

Когда снег, я иду по улице как пингвин. Я ставлю ногу, но никогда ею не скольжу. Я ее ставлю и параллельно ставлю другую. Иду очень осторожно, и мне наплевать, что думают те, кто на меня смотрит. Я вообще не очень этим озабочена. Мне главное осторожно.

Возраст, фигурально выражаясь, дает лучшее зрение.

Как будто промывает глаза, ты начинаешь лучше видеть людей. Видеть их истинную суть.

Ты глубже чувствуешь, глубже воспринимаешь. Еще не случилось, но ты уже видишь, что из этого получится.

Какой период жизни был самым трудным?

Не поверишь, самый тяжелый был с момента этой моей травмы первой. Говорю первой, потому что у меня была еще травма. Вот еще раз отвечаю на вопрос, чем я заплатила за то, чтобы не стоять в очереди за ролями. Десять хирургических операций, две тяжелейшие черепно-мозговые травмы, одна клиническая смерть. Вот этим всем и заплатила! За право выходить, как мне сейчас сказал один главный режиссер: «Вы можете просто выйти, и стоять. И зал будет молчать, и смотреть на вас…»

Так вот чем это право зарабатывается. Это плата. В небесную кассу плачу.

Самый тяжелый период жизни с момента получения этой травмы. Мне было тридцать три года.

Мой старший сын не любит, когда я об этом рассказываю, но скажу. Мы с Митей девять лет не спали, мальчику не могли девять лет поставить диагноз. Врачи считали, что это все мои рассказы, это капризы артистки… Война и та шла четыре года, а здесь без года две пятилетки мук и сна по три-четыре часа в сутки…

Когда разобрались и прооперировали, все успокоилось.

Иногда думаю, значит, так надо было. Потому что, если бы я была абсолютно здоровая, может быть, я бы что-то такое натворила… А, может быть, я бы уже вообще не жила на этом свете.

Видимо, для того чтобы я остановилась, задумалась, не суетилась.

Говорю тебе как на духу, я очень не хотела праздновать семидесятилетие. Все мое естество этого не хотело. А тут раз и все перенеслось на год. И я вообще не расстроилась! Все произошло так, как я и хотела.

Чего я боюсь? Боюсь за детей и внуков, хочу, чтобы у них была нормальная жизнь, без ужасов, войн и радиаций. Без всех этих вирусов, часто искусственно выращенных.

А что касается меня лично, я боюсь только немощи. Не дай бог, такое состояние, когда ты лежишь, и из-под тебя должны вытаскивать судно. Вот это не дай бог. А остального — чего бояться? Все равно что-то делаю, лежа, сидя, не выходя из дома.

Мой синий лен

Я настоящая бульбашка. Больше всего на свете я люблю картошку. Я ее могу есть утром, днем, вечером и даже ночью. Вареную, жареную, запеченную. Любую. Обожаю картошку.

Папа-то у меня белорус, и у меня, наверное, генетически эта любовь передалась.

Я очень ярко запомнила, как в детстве была на папиной Родине. Гомельская область, Жлобинский район, там есть хутор, на котором жила одна из пяти отцовских сестер.

Мы жили у тетки Лиды. Мне было лет шесть, но я до сих пор глазами помню поле льна. Поле льна — это море голубых маленьких цветочков…С одной стороны был лен, а с другой рожь простиралась до горизонта.

Рожь была выше меня, мы срывали колосья, растирали ладошками и ели зернышки. Помню, как брат с сестрой ходили на болото, резали торф. А я торф не резала, я все время им рассказывала разные истории, и тётка Лида меня за это освободила от тяжелого физического труда. Я приходила в полдень, с узелочком, тем самым, который показывают в кино, приносила в нем еду, меня сажали под куст, и я рассказывала разные истории.

До сих пор помню этот тяжелый торф и его запах.

Запомнила пыльную дорогу, пыли на ней было по щиколотку, она была теплая… Поэтому, когда слышу слово «Беларусь», у меня в душе разливается тепло. Мое образное мышление сразу же рисует перед глазами белорусские хатки, прохладные комнаты и их запах.

Чего хочется от жизни?

Здоровья хочется. Здоровья, и чтобы у детей все складывалось хорошо. У молодежи сейчас все складывается сложно. Особенно у той молодежи, которую мы воспитали порядочными людьми.

Что хочет артистка Крючкова? Она всегда хочет работы, новой, интересной и глубокой. Мой дом — это сцена.

У меня сегодня нет родительского дома, куда я могу приехать без тапочек, без ночной рубашки, без полотенец, просто войти и сказать: «здравствуй, мама» или «здравствуй, дом». У меня такого дома нет.

Но у меня есть сцена, которая и есть мой дом. Вот там мне лучше всего. Я люблю выходить на сцену, к зрителю.

Когда я стою на сцене — это для меня время счастья. Мне там не надо кричать, чтобы меня услышали. Мне не нужно торопиться. Мне не нужно беспокоиться, поймут меня или нет. Я могу на ней нежно существовать. Неторопливо, несуетливо. И говорить на самом деле о том, что меня действительно волнует, и при этом чувствовать, что это так же волнует и людей, которые сидят в этом зале. Я уже давно со своим зрителем соприкасаюсь сердцами. Это для меня ценно и очень важно. Хочу, чтобы как можно дольше продолжалось это касание наших сердец.

Из биографии

Светлана Крючкова родилась в Кишиневе. До поступления в театральный работала секретарем-машинисткой и слесарем-сборщиком на ЗИЛе. С 1975 года живет в Санкт-Петербурге, актриса БДТ имени Товстоногова. Снялась более чем в 80 фильмах, таких как «Большая перемена», «Старший сын», «Царская охота», «Утомленные солнцем», «Ликвидация», «Старые клячи». Дважды лауреат национальной премии «Ника», народная артистка России.

Светлана Николаевна любит яркие цвета и фрукты

ВАШЕ МНЕНИЕ?

Пожалуйста, напишите свой комментарий!
Please enter your name here